Неточные совпадения
В довершение всего глуповцы насеяли горчицы и персидской ромашки столько, что
цена на эти продукты упала до невероятности. Последовал экономический кризис, и не было ни Молинари, ни Безобразова, чтоб объяснить, что это-то и есть настоящее процветание. Не только драгоценных металлов и мехов не получали обыватели в обмен за свои продукты, но не на что было купить даже
хлеба.
Расчет хозяйственный о том, что есть известная
цена, ниже которой нельзя продать известный
хлеб, тоже был забыт.
Там, где дело шло до доходов, продажи лесов,
хлеба, шерсти, отдачи земель, Вронский был крепок, как кремень, и умел выдерживать
цену.
Не хватало рук для жатвы: соседний однодворец, с самым благообразным лицом, порядился доставить жнецов по два рубля с десятины и надул самым бессовестным образом; свои бабы заламывали
цены неслыханные, а
хлеб между тем осыпался, а тут с косьбой не совладели, а тут Опекунский совет [Опекунский совет — учреждение, возглавлявшее Московский воспитательный дом, при котором была ссудная касса, производившая разного рода кредитные операции: выдачу ссуд под залог имений, прием денежных сумм на хранение и т.д.] грозится и требует немедленной и безнедоимочной уплаты процентов…
Говорил оратор о том, что война поколебала международное значение России, заставила ее подписать невыгодные, даже постыдные условия мира и тяжелый для торговли
хлебом договор с Германией. Революция нанесла огромные убытки хозяйству страны, но этой дорогой
ценой она все-таки ограничила самодержавие. Спокойная работа Государственной думы должна постепенно расширять права, завоеванные народом, европеизировать и демократизировать Россию.
Хлеб был хорош и в
цене, и в марте или апреле вы получите деньги, если сами присмотрите за продажей.
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о
цене на
хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только веревку, чтоб не вешали бабы белье на дерево, и отдала Прохору.
Желает она в конце зимы, чтоб весна скорей наступила, чтоб река прошла к такому-то дню, чтоб лето было теплое и урожайное, чтоб
хлеб был в
цене, а сахар дешев, чтоб, если можно, купцы давали его даром, так же как и вино, кофе и прочее.
— «Отчего же так?» — «Потребления больше: до двенадцати тысяч одного английского войска;
хлеб и вино идут отлично;
цены славные: все в два с половиной раза делается дороже».
Барин помнит даже, что в третьем году Василий Васильевич продал
хлеб по три рубля, в прошлом дешевле, а Иван Иваныч по три с четвертью. То в поле чужих мужиков встретит да спросит, то напишет кто-нибудь из города, а не то так, видно, во сне приснится покупщик, и
цена тоже. Недаром долго спит. И щелкают они на счетах с приказчиком иногда все утро или целый вечер, так что тоску наведут на жену и детей, а приказчик выйдет весь в поту из кабинета, как будто верст за тридцать на богомолье пешком ходил.
Дети расходятся, а супруги остаются еще некоторое время под липами. Арсений Потапыч покуривает трубочку и загадывает. Кажется, нынешнее лето урожай обещает. Сенокос начался благополучно; рожь налилась, подсыхать начинает; яровое тоже отлично всклочилось. Коли
хлеба много уродится, с
ценами можно будет и обождать. Сначала только часть запаса продать, а потом, как
цены повеселеют, и остальное.
И то и дело получают они телеграммы своих агентов из портовых городов о
ценах на
хлеб. Иной поморщится, прочитав телеграмму, — убыток. Но слово всегда было верно, назад не попятится. Хоть разорится, а слово сдержит…
— Ловко катается, — заметил Анфим. — В Суслоне оказывали, что он ездит на своих, а с земства получает прогоны. Чиновник тоже. Теперь с попом Макаром дружит… Тот тоже хорош:
хлеба большие тысячи лежат, а он
цену выжидает. Злобятся мужички-то на попа-то… И куда, подумаешь, копит, — один, как перст.
— Опять ты глуп… Раньше-то ты сам
цену ставил на
хлеб, а теперь будешь покупать по чужой
цене. Понял теперь? Да еще сейчас вам, мелкотравчатым мельникам, повадку дают, а после-то всех в один узел завяжут… да… А ты сидишь да моргаешь… «Хорошо», говоришь. Уж на что лучше… да… Ну, да это пустяки, ежели сурьезно разобрать. Дураков учат и плакать не велят… Похожи есть патреты. Вот как нашего брата выучат!
Все понимали также, что все эти убытки Стабровский наверстает вдвойне — и на скупленном
хлебе и на водке, а потом будет ставить
цену, какую захочет.
А выручил полтора миллиона, если пустит
хлеб по нашей
цене, значит, голенький миллион в кармане.
— А почему земля все? Потому, что она дает
хлеб насущный… Поднялся хлебец в
цене на пятачок — красный товар у купцов встал, еще на пятачок — бакалея разная остановилась, а еще на пятачок — и все остальное село. Никому не нужно ни твоей фабрики, ни твоего завода, ни твоей машины… Все от хлебца-батюшки. Урожай — девки, как блохи, замуж поскакали, неурожай — посиживай у окошечка да поглядывай на голодных женихов. Так я говорю, дурашка?
Недоразумение выходило все из-за того же дешевого сибирского
хлеба. Компаньоны рассчитывали сообща закупить партию, перевести ее по вешней воде прямо в Заполье и поставить свою
цену. Теперь благодаря пароходству хлебный рынок окончательно был в их руках. Положим, что наличных средств для такой громадной операции у них не было, но ведь можно было покредитоваться в своем банке. Дело было вернее смерти и обещало страшные барыши.
У Груздева строилось с зимы шесть коломенок под пшеницу да две под овес, — в России, на Волге, был неурожай, и Груздев рассчитывал сплавить свой
хлеб к самой высокой
цене, какая установляется весной.
Как ни робко выражено было мною сомнение насчет правильности наименования бунтовщиками мужиков, не соглашавшихся взять предлагаемую им за
хлеб цену, но даже и оно видимо омрачило благодушие старика.
— Старший сын, Николай, дельный парень вышел. С понятием. Теперь он за сорок верст, в С***,
хлеб закупать уехал! С часу на час домой жду. Здесь-то мы
хлеб нынче не покупаем; станция, так конкурентов много развелось, приказчиков с Москвы насылают,
цены набивают. А подальше — поглуше. Ну, а младший сын, Яков Осипыч, — тот с изъянцем. С год места на глаза его не пущаю, а по времени, пожалуй, и совсем от себя отпихну!
"Проявился в моем стане купец 1-й гильдии Осип Иванов Дерунов, который собственности не чтит и в действиях своих по сему предмету представляется не без опасности. Искусственными мерами понижает он на базарах
цену на
хлеб и тем вынуждает местных крестьян сбывать свои продукты за бесценок. И даже на днях, встретив чемезовского помещика (имярек), наглыми и бесстыжими способами вынуждал оного продать ему свое имение за самую ничтожную
цену.
Рассказывал он о простых вещах — о семейной жизни, о детях, о торговле, о полиции, о
ценах на
хлеб и мясо — обо всем, чем люди живут изо дня в день.
Ну, мы насчет этого не прекословим; тут же и условимся, чтоб заместо денег
хлебом, или медом, или холстом по ихней, то есть,
цене, и доставка тоже ихняя.
— Все эти злоупотребления, — продолжал губернатор, выпрямляя наконец свой стан и поднимая голову, — все они еще не так крупны, как сделки господ чиновников с разного рода поставщиками, подрядчиками, которые — доставляют ли в казну вино,
хлеб, берут ли на себя какую-нибудь работу — по необходимости должны бывают иметь в виду при сносе
цены на торгах, во-первых, лиц, которые утверждают торги, потом производителей работ и, наконец, тех, которые будут принимать самое дело.
Те исполнили приказание своего повелителя с замечательною скоростью и ловкостью и приторговали массу
хлеба, который недели через две потянулся в Москву; а Тулузов, тем временем в ближайших окрестностях заарендовав несколько водяных и ветряных мельниц, в половине поста устроил на всех почти рынках московских лабазы и открыл в них продажу муки по
ценам прежних лет.
Был составлен особый комитет для сбора пожертвований в пользу голодающих, а также для покупки и продажи
хлеба хоть сколько-нибудь по сносным
ценам.
— Я теперь собственно потому опоздал, что был у генерал-губернатора, которому тоже объяснил о моей готовности внести на спасение от голодной смерти людей триста тысяч, а также и о том условии, которое бы я желал себе выговорить: триста тысяч я вношу на покупку
хлеба с тем лишь, что самолично буду распоряжаться этими деньгами и при этом обязуюсь через две же недели в Москве и других местах, где найду нужным, открыть хлебные амбары, в которых буду продавать
хлеб по
ценам, не превышающим
цен прежних неголодных годов.
Цены на
хлеб поднялись в Москве вчетверо.
Поразительнейшим примером такого лицемерия были заботы русских землевладельцев во время последнего года о борьбе с голодом, который они-то и произвели и которым они тут же пользовались, продавая не только
хлеб по самой высокой
цене, но картофельную ботву по 5 рублей за десятину на топливо мерзнущим крестьянам.
Если же не всякий раз приходится сажать в тюрьму, бить и убивать людей, когда собирается землевладельцем аренда за землю и нуждающийся в
хлебе платит обманувшему его купцу тройную
цену, и фабричный довольствуется платой пропорционально вдвое меньшей дохода хозяина, и когда бедный человек отдает последний рубль на пошлину и подати, то происходит это оттого, что людей уже так много били и убивали за их попытки не делать того, чего от них требуется, что они твердо помнят это.
На железо да на
хлеб цены все-таки меняются, иногда совсем бывает застой в делах, а по винной части все хорошо: урожай — народ пьет с радости, неурожай — с голоду.
— Тоже и с
хлебом всяко бывает, — степенно заметит Татьяна Власьевна. — Один год мучка-то ржаная стоит полтина за пуд, а в другой и полтора целковых отдашь… Не вдруг приноровишься. Пазухины-то в том году купили этак же дорогого
хлеба, а цена-то и спала… Четыреста рубликов из кармана.
Пёстрой, шумной волной текла жизнь вокруг, он плыл в этой волне свободно и легко, толкался на базарах, заходил в трактиры, важно спрашивал себе пару чая и пил его с белым
хлебом долго, солидно, — как человек, знающий себе
цену.
Потом-с
цены на
хлеб в прошлом году были одни, а нынче вдвое; на железо и кирпич тоже.
Друг твоего отца отрыл старинную тяжбу о землях и выиграл ее и отнял у него всё имение; я видал отца твоего перед кончиной; его седая голова неподвижная, сухая, подобная белому камню, остановила на мне пронзительный взор, где горела последняя искра жизни и ненависти… и мне она осталась в наследство; а его проклятие живо, живо и каждый год пускает новые отрасли, и каждый год всё более окружает своею тенью семейство злодея… я не знаю, каким образом всё это сделалось… но кто, ты думаешь, кто этот нежный друг? — как, небо!.. в продолжении 17-ти лет ни один язык не шепнул ей: этот
хлеб куплен
ценою крови — твоей — его крови! и без меня, существа бедного, у которого вместо души есть одно только ненасытимое чувство мщения, без уродливого нищего, это невинное сердце билось бы для него одною благодарностью.
— Видеть и слышать, как лгут, — проговорил Иван Иваныч, поворачиваясь на другой бок, — и тебя же называют дураком за то, что ты терпишь эту ложь; сносить обиды, унижения, не сметь открыто заявить, что ты на стороне честных, свободных людей, и самому лгать, улыбаться, и все это из-за куска
хлеба, из-за теплого угла, из-за какого-нибудь чинишка, которому грош
цена, — нет, больше жить так невозможно!
Епишкин. Ну, да хоть уж плохенький, да только бы с рук скорей. Это вы только сами себе цену-то высоку ставите, да еще женихов разбираете; а по-нашему, так вы и хлеба-то не стоите. Коли есть избранники, так и слава богу, отдавай без разбору! Уж что за товар, коли придачи нужно давать, чтоб взяли только.
Конечно, место Рубановского было не безвыгодное, потому что
хлеб отпускался недостаточным людям по такой
цене, которая была вдвое и даже втрое ниже рыночной; и хотя для получения
хлеба по дешевой
цене надобно было представить свидетельство от полиции в недостаточности состояния, но кому не известно, что при добром расположении главного начальника хлебной конторы легко можно было приобресть и доброе расположение частного пристава.
Нужно заметить, что Танкред не приносил ему ни малейшей пользы, только даром
хлеб ел; кроме того, старый гусар погубил на нем всю свою бывалую ремонтерскую славу, заплатив баснословную
цену за негодного дармоеда, который выезжал разве только на своей красоте… Все-таки теперь был он в восторге, что его Танкред не уронил своего достоинства, спешил еще одного наездника и тем стяжал себе новые, бестолковые лавры.
Зато в других местах, где нет ни пашен, ни покосов, ни сторонних заработков, —
цена сбивалась до трехсот и даже до двухсот шестидесяти рублей, особенно в трудные годы дороговизны
хлеба и сена…
Знаем мы
цену обещаний! Много нам обещали! Завтра да завтра! Не уйдем, пока не получим
хлеба.
Хорошо еще, коли
хлеб в
цене; тогда и примет мужик маяты, а все-таки управится, и деньги у него в мошне будут.
Цена же женских изделий была невероятная: «конец холста» продавали за полтину медью (7 аршин за 14 копеек), «початок пряжи» — за медную гривну (3 коп.), и фунт
хлеба стоил 3 коп.
Впрочем, в некоторых больших экономиях «своим крестьянам» давали
хлеба и картофеля в долг или со скидкой против
цены, за которую отпускали «чужим людям», но и это все было недостаточно, так как и по удешевленной
цене покупать было не на что.
— А что б ты взял с меня, Махметушка, чтоб того полоняника высвободить? — спросил Марко Данилыч. — Человек он уж старый, моих этак лет, ни на каку работу стал негоден, задаром только царский
хлеб ест. Ежели бы царь-от хивинский и даром его отпустил, изъяну его казне не будет, потому зачем же понапрасну поить-кормить человека? Какая, по-твоему, Махметушка, тому старому полонянику будет
цена?
Так уж я и знаю, что перерод хуже недорода, что здешнему гужевому крестьянину не то беда, что гумно не полно, а то горе великое, ежели работа замнется, промыслу не хватит, да на ту пору
хлеб в низкой
цене станет.
Год-от перерода минет, на
хлеб станет
цена хорошая, промыслы поднимутся, глядишь — справился мужик: скотом обзавелся, сбруей, и в мошне не пусто стало.
Но если камни и могут быть превращены в
хлебы, то страшной
ценой — утери свободы человеческого духа.
«За десятину плетей — десятину на лето убрать». То есть за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботву крестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятину
хлеба, т. е. по обыкновенным дешевым
ценам розничной работы сработать но крайней мере на 8 рублей, а по установленной в той местности
цене выходит пять.